В лагеря забирают в основном мужчин. Что происходит затем? Власти направляют лояльные китайские семьи с побережья жить с женщинами в домах исчезнувших. Ханьский китаец отправляется в Синьцзян и заселяется в дом, где жил задержанный. Или это может быть пара. Или семья с детьми. Но иногда одного мужчину отправляют жить в дом, полный женщин …
Они читают своим хозяевам лекции о Коммунистической партии. Они продолжают жить среди семьи даже после возвращения задержанного члена семьи. Все, кого я знаю, кто провел некоторое время в лагере, кто был отпущен в свой дом в Китае, – в каждом случае, о котором я знаю, с ними живут китайские семьи, читающие им лекции. И эти семьи сообщают о любом проступке. Если вы хотя бы взглянете на них с неприязнью, они могут сообщить властям, и вас заберут в лагерь. У родственников моего мужа есть такие люди, которые живут с ними. В результате этого их телефоны сейчас почти всегда выключены. Они боятся. Я пытаюсь связаться с ними, чтобы узнать о моем муже, но они звонят только тогда, когда “гости” выходят из дома.
Я выросла, говоря на уйгурском языке. Моя семья – уйгуры. Мои родители бежали в Советский Союз в 1969 году и обосновались в Казахстане. В Китае они были скотоводами, а в Казахстане стали поварами. Позже, когда я была молода, мы отправились в Узбекистан в поисках работы. Они открыли там кафе. Вообще-то я гражданка Узбекистана. Я познакомилась с Айшаньцзяном, и мы поженились в Ташкенте в 1997 году. Он приезжал из Китая, занимался там бизнесом. Работал с текстильными фабриками, импортируя ткани из Китая в Центральную Азию. В то время пересекать границу было легко. Я приехала с мужем в Казахстан, и мы открыли здесь магазин. Мы только начали свой бизнес, когда его арестовали.
Он собирался посетить некоторые из наших фабрик в Урумчи. Как только он въехал в Китай, у него отобрали паспорт. Его привезли в Атуш, где он родился. И оттуда ему не разрешили уехать. В то время мы ничего не слышали о лагерях. Он отправился в Китай, ничего о них не зная. Такие случаи, когда людей забирали в лагеря, редки в Урумчи, где он занимался бизнесом, поэтому, когда ему сказали прийти для ответов на вопросы, он пошел.
В тот день, когда его забрали, у него было некоторое представление о том, что происходит. Он позвонил мне и сказал, что его отвезут в лагерь. Я не знаю, вернусь я или нет, сказал он. Больше он ничего не мог сказать. Он не мог описать свою ситуацию. Что ты собираешься делать, спросила я. Почему тебя отправляют в лагерь? Учиться, ответил он. Но ты же стар, сказала я ему. Тебе почти пятьдесят. Он сказал, что один из его родственников, которому почти восемьдесят лет, уже учится в том же лагере. Возраст не имеет значения, сказал он. Это было в октябре прошлого года. С тех пор он исчез. Я слышала, что он сейчас находится в тюрьме.
И есть много других примеров. Старший брат моего мужа умер в том же лагере, где был мой муж. Ему было почти шестьдесят лет. Власти заявили, что у него уже была какая-то болезнь, но он был здоров, когда я его знала. А сын сестры моего мужа был приговорен к двадцати годам тюрьмы за совершение хаджа. Муж моей свояченицы, имам в Атуше, был приговорен к четырнадцати годам заключения. Я слышала от его жены, что он в тюремной больнице. Состояние его здоровья плохое. И есть много других родственников, судьба которых мне неизвестна. Вероятно, они все в тюрьме, но я не знаю. Я не могу сказать.
—Гульшан, 43 года (Айшаньцзян Кари, муж)
Интервью взято в мае 2019 года