Я не хочу долго разговаривать с вами.
Я родился в 1980 году в деревне в уезде Чугучак. Это старое монгольское название; китайцы называют этот район Тачэн. Он находится в горах, пересекающих границу КНР с Казахстаном. До 2009 года возле моей деревни был пограничный КПП, но я никогда не им не пользовался. До тех пор, пока мне не исполнилось двадцать четыре года, я никогда не покидал дома. Я помогал отцу на его пастбище. Мы разводили овец и коров. Я не получил много образования.
Я впервые приехал в Казахстан в 2004 году, просто чтобы посмотреть страну. Мой младший брат учился в школе искусств в Алматы. Он хотел стать актером. Мне понравилось здесь, и в следующем году я решил вернуться навсегда. Тогда было легко пересечь границу. Казахстан поощряет переезд оралманов3, что является частью его усилий по восстановлению населения. Я вернулся, отказался от китайского гражданства и стал гражданином Казахстана.
В 2016 году умер мой отец. Он был одним из двенадцати детей. [Достает из бумажника старую паспортную фотографию отца и кладет ее на стол.] Большинство из них проживали в Китае, но здесь, в Казахстане, жили его два родных брата, мои дяди. Я решил поехать с ними в Китай на церемонию жетиси, которая проходит на седьмой день после похорон, чтобы воссоединиться с другими его братьями и сестрами. Пересечение границы было легким. Я встретил своих родственников на поминальной трапезе. Мы ели баранину и конину. После церемонии я вернулся в Казахстан. У меня не было никаких проблем.
Прошел год. В ноябре 2017 года я решил снова поехать в Китай. Похороны отца напомнили мне о старых друзьях из моей деревни. Мне хотелось увидеть кое-кого из тех, с кем не удалось встретиться на церемонии. На этот раз все было по-другому. На границе меня остановили. Пограничники объяснили, что учетные данные о моем отъезде из Китая исчезли. Представитель китайского правительства, этнический казах, объяснил, что это серьезная проблема. Он попросил представить документ, объясняющий отсутствие этой документации. У меня его не было. Поэтому они забрали мой паспорт. Мне сказали, что у меня двойное гражданство. Это преступление в Китае, объяснили чиновники. В моих учетных данных не было бумаги, подтверждающей, что я отказался от гражданства КНР. Они сказали, что у них вообще нет никаких учетных данных.
Спустя долгое время, возможно, через двадцать четыре часа, мне разрешили въехать в Китай. Я был потрясен этой встречей на границе. Я подумал, что мне, наверное, следовало бы сразу вернуться в Казахстан, но я не мог это сделать. Они забрали мой паспорт и сказали мне, что рассмотрят мое дело. Когда я уходил, допрашивавший меня чиновник отвел меня в сторону. Если кто-нибудь спросит, зачем вы приехали в Китай, сказал он мне, объясните им, что вы хотите оформить свою регистрацию и проверить свой статус гражданства. Что бы вы ни делали, не говорите никому, что вы приехали навестить родственников или друзей. Я не знаю, пытался ли он помочь мне или обмануть меня – я ничего не мог понять, – но позже я последовал его совету.
Я поехал в свой родной населенный пункт и остановился у родственников. Деревня была неузнаваема. Моя собственная семья боялась даже разговаривать со мной. Всё было совсем не так, как в прошлом году. Каждый день местные власти приходили и объясняли мне, что я не могу уехать из Китая, пока не представлю документ об отказе от гражданства, который, как мне сказали, я получу в ближайшее время. Однажды они попросили меня подписать некий документ. Они сказали, что если я подпишу его, они восстановят мою регистрацию, официально ее отменят, и я смогу вернуться в Казахстан. И я подписал.
Через несколько недель, 15 декабря, ко мне пришел этнический казах, допрашивавший меня на границе. Его сопровождали трое китайцев-хань. Они сказали, что мои документы оформлены. Они собирались отвезти меня на границу. Но сначала, по их словам, мне нужно было обследоваться у врача.
Они отвезли меня в большое офисное здание. Оно блестело, как больница, и все были одеты в белую медицинскую одежду. Но оно также чем-то отличалось от больницы – я не могу точно сказать, чем именно. Мы ходили из комнаты в комнату для различных осмотров. Там было несколько врачей, мужчин и женщин, и они осматривали всё мое тело, с головы до ног, как женщины, так и мужчины. Я не говорю по-китайски. Я не мог понять, о чем говорили люди. Я хотел сопротивляться, но боялся.
Наконец, мы покинули здание, которое не было больницей, и они отвезли меня в многоэтажное здание, окруженное стенами и колючей проволокой. Это было похоже на тюрьму. Я знал, что мы где-то в середине уезда Чугучак, но больше ничего не знал. Когда я увидел это здание, внутри меня что-то перевернулось. Я не верил, что они отвезут меня к границе. Я достал из кармана телефон и попытался позвонить – я даже не знаю, кому я собирался звонить, – но они увидели это и забрали мой телефон. Когда мы вошли в здание, они сказали мне просто, что я должен был пройти здесь процесс регистрации. После этого, сказали они, вы будете освобождены. Они попросили меня снять рубашку. Потом штаны. Я остался в нижнем белье.
Я был зол и напуган. Я не знал, что и думать. Я спросил их: должен ли я оставаться здесь в нижнем белье? Без всякой одежды? Они принесли мне кое-какую одежду – лагерную одежду. Я одевался и, одеваясь, продолжал кричать им: что вы со мной делаете? Я гражданин Казахстана! Они одели мне наручники за спиной и сковали мои ноги. Я сказал, что не совершал никакого преступления. Докажите, что я совершил преступление, сказал я.
Меня поместили в комнату с восемью или девятью другими людьми, уйгурами или дунганами4. Я не мог понять никого из них; я не говорю на их языках. Там был один стол, раковина, унитаз, металлическая дверь и несколько маленьких пластиковых стульев, какие вы видите в детских школах. Над дверью висела камера. Я хорошо узнал эту комнату. В течение следующей недели я не покидал ее. Днем я сидел на стуле со скованными руками и ногами. Ночью они снимали наручники с моих рук, но не освобождали ноги. Мои ноги всегда были скованы, с достаточно длинной цепью, чтобы двигать ими, если мне нужно было идти, хотя мне не разрешалось ходить, кроме как утром, чтобы умыться в раковине. Я не смог бы бежать, даже если бы попытался. Так прошло семь дней и ночей.
Остальные мужчины в комнате избегали меня. Казалось, они боялись меня. Я не знаю, почему. Но я был единственным, чьи руки и ноги были связаны. Остальные были свободны в этом плане. Каждый день они уходили куда-то, а я оставался. Мне не разрешалось вставать со стула, на котором я сидел. Утром я умывал лицо, но не было никаких других водных процедур. Я был один весь день. И никто, или почти никто, не разговаривал со мной.
Утром седьмого дня пришли двое и забрали меня. Мы пришли в новую комнату, очень похожую на первую. Мы были одни. Один из допрашивавших был казахом или уйгуром, другой – китайцем. Первый спросил, знаю ли я, почему я здесь. Во-первых, сказал он, вы использовали двойное гражданство, а это преступление. Во-вторых, вы предатель. И в-третьих, у вас есть долг в Китае.
Все это было неправдой. Я сказал им, что у меня нет двойного гражданства. Я гражданин Казахстана. Более того, сказал я им, у меня нет никаких долгов в Китае. Я уехал давным-давно. Я ничего не должен Китаю, и Китай мне ничего не должен. Я повторил то, что мне посоветовал сказать человек на границе: я приехал только для того, чтобы проверить свой регистрационный статус. Я не знаю, почему я здесь, сказал я им. Я не совершал никакого преступления. Я попросил их доказать мне, что я совершил преступление.
Он сказал мне, чтобы я не задавал вопросы. Вопросы здесь задаем мы, объяснил он. Затем начался настоящий допрос. Расскажите, с кем вы общались в Казахстане. Чем вы занимались? Вы молитесь? Придерживаетесь ли вы исламских правил? Сколько раз в день вы молитесь? Я сказал им правду: я не исповедую ислам, я не читаю Коран, я не очень образован. Я пасу скот. Я скажу вам то, что сказал им, а именно – что я не получил образования. Я провел два года в первом классе, а потом окончил второй класс, и всё. После этого я помогал отцу на зимних и летних пастбищах. Мой отец дал мне образование – это то, что я сказал им. Если вы поднимете документацию, сказал я, то увидите, что я говорю правду. Но они мне не поверили. Необразованные люди не едут в Казахстан, сказал он.
Потом они расспрашивали меня о моем имуществе, о моем скоте. Я дал им свой домашний адрес в Казахстане. Я сказал им, что женился в 2008 году и развелся в 2009 году, и что у меня нет детей. Я рассказал им все, что мог вспомнить, всю историю своей жизни. Я ответил на все их вопросы. Но они продолжали говорить мне, что я предатель.
Они вывели меня во двор перед зданием. Стоял декабрь, и было холодно. Во дворе была яма глубже человеческого роста. Если вы не понимаете, сказали они, мы заставим вас понять. Затем они посадили меня в яму. Они принесли ведро холодной воды и вылили ее на меня. Они сковали мне руки наручниками и велели поднять руки над головой. Но яма была узкой, и я не мог двигаться внутри нее. Я не мог поднять руки. Каким-то образом я потерял сознание.
Я очнулся в своей комнате. Рядом со мной сидел какой-то парень-казах. Я никогда раньше его не видел. Он сказал: если хотите сохранить здоровье, признайтесь во всём.
Я спал, не знаю, как долго. Когда я снова пришел в себя, там были два новых заключенных. Один из них был казахом, как и я. Он сказал мне, что его задержали за поездку в Казахстан. Он отправился навестить жену и ребенка. Но я не мог их найти, сказал он. Другой парень был дунганином. Он не говорил по-казахски. Но казах рассказал мне, что его мать умерла, и что он организовал в своей деревне похороны в соответствии с исламскими традициями. Полиция обвинила его в том, что он ваххабит, и забрала его. Я все еще плохо себя чувствовал после той ямы, где, как мне сказали, я провел все утро без сознания. Потом у меня поднялась температура. Но два парня-мусульманина – казах и дунганин – помогли мне прийти в себя. Они присматривали за мной.
Время шло, и люди постоянно приходили и уходили из камеры. В целом я провел в этой комнате тридцать дней, включая неделю до ямы. Каждый день люди уходили, а я оставался в камере, хотя теперь мне составляли компанию казах и дунганин. Каждые несколько дней четверо или пятеро мужчин уезжали, и прибывали новые. Я помню парня по имени Ербакит, который постоянно проживал в Казахстане, но имел китайское гражданство. Был также Шункыр, профессиональный спортсмен, который никогда не был в Казахстане. Третьего человека звали Бакбек. Мы почти не разговаривали. Я не хотел, чтобы у них были неприятности из-за разговоров со мной. Мы не говорили таких слов, как Аллах. Мы никогда не говорили Салам алейхум. Мы боялись.
Каждое воскресенье нашу камеру обыскивали. Нам всем приходилось вставать на колени, класть руки за голову и смотреть вниз, пока они разрывали камеру на части. Мы могли видеть пистолеты охранников прямо на уровне глаз. Я не знаю, что они искали. Мы шутили друг с другом, что нам, вероятно, следует забрать то, что мы “украли”, чтобы обыски прекратились.
Однажды они вывели нас всех и остригли нам волосы. Нам побрили головы.
Однажды я спросил своих сокамерников, куда они ходят каждый день. Сначала никто не хотел говорить. Потом Ербакит сказал мне, что их водят на политические занятия. Он сказал, что они выучили наизусть китайские изречения и песни. Вскоре после этого один из наших охранников дал мне какие-то бумаги с тремя китайскими песнями, чтобы я выучил их сам. Слова были на китайском языке. Я сказал им, что не могу читать по-китайски, и они забрали бумаги. Они дали мне тетрадь, в которой кто-то написал песни казахским алфавитом5, и они приказали мне выучить их на звук. Одна из песен была гимном. Они сказали мне, что это государственный гимн КНР. Второй была песня, описывающая текущую политику китайского руководства, образовательная песня. Я так и не узнал, что означала третья песня. Мы все должны были их выучить. Парень-дунганин говорил по-китайски и быстро выучил песни, но мне и моему казахскому другу было труднее. Мы часто плакали вместе. Мы обнимали друг друга, плакали и пытались выучить песни наизусть. Я уверен, что никогда не забуду эти тридцать дней.
В середине января мне и двум моим сокамерникам, наконец, разрешили посещать занятия вместе с остальными. Нас распределили по классам в соответствии с нашим уровнем. Поскольку я не имел образования, я был на низком уровне, со многими женщинами. В лагере были не только мужчины; там было восемьдесят или девяносто женщин, живших отдельно. Это было большое здание, хотя я не могу сказать, насколько оно было большим. Они считали нас по комнатам, но никогда не всех вместе. Они считали заключенных по утрам и вечерам, как считают скот на пастбище. Помню, на третий день, когда я пошел на занятия, я обнаружил, что они постригли женщин. Им не побрили головы, как мужчинам, но остригли волосы выше ушей.
Конечно, все время, пока я посещал занятия, я не знал, что я там делал. Я снова и снова обсуждал это с моими учителями. Они сказали, что я должен проучиться полтора года, но если я не добьюсь успеха в учебе, я останусь в лагере на пять лет. Я чувствовал, что предпочел бы умереть. Несколько раз я подумывал о самоубийстве. Однажды я даже попытался задушить себя рубашкой в своей комнате, но из-за того, что в камере была видеокамера, охранники вошли и остановили меня.
Во время занятий мы могли писать друг другу письма. Оказалось, что я знал одну девушку, Анар, из моей родной деревни. Сначала она делала вид, что не знает меня. В лагере были еще две женщины из моей деревни, которые делали то же самое. Тогда я написал ей письмо. Пожалуйста, простите меня, написала она в ответ. Конечно, я знаю вас, но сказала, что не знаю. Я боялась. Почему вы здесь?
Анар жила в комнате с другой девушкой, Айнур. Мы втроем писали письма и бросали их друг другу под стол во время занятий. Мы общались через эти письма. Мы создали целый мир. В одном из писем я написал о своих чувствах к этой девушке, Анар. Нежные письма, знаете ли. Но в конце февраля меня перевели в другую тюрьму. Я больше никогда не видел этих девушек и ничего не слышал о том, что с ними случилось.
Скажите мне еще раз, почему вы спрашиваете обо всём этом. Кто вы? Я считаю, что в Казахстане есть китайские шпионы. Когда меня освободили, мне сказали: если вы кому-нибудь расскажете эту историю, вас снова посадят в тюрьму в Китае. Я делаю это для своего народа, во имя своего казахского народа. Насколько мне известно, я единственный уроженец моей части Синьцзяна, кого освободили. Единственный. И если я вернусь в тюрьму, я не буду сожалеть. Мое единственное преступление в ходе поездки в Китай – то, что я казах. Мое второе преступление в том, что я говорю правду.
Я не знаю, стоит ли рассказывать вам всё это.
Однажды семерых из нас перевели в новое место. На нас надели наручники, вывели во двор и сказали, что нас везут в другой лагерь. Они обыскали нас, сковали вместе по два человека и посадили в машину. Пока мы ехали, у меня мелькнула мысль, что нас приговорили к смертной казни. Наши головы были накрыты. Я думал, что нас собираются убить. Вместо этого нас просто перевели в новое место лишения свободы. Это оказался бывший военный лагерь. Мы опять посещали политзанятия, и мои преподаватели снова сказали мне, что я останусь в этом лагере, пока не выучу мандаринский диалект китайского языка. Они сказали, что мне следует готовиться к учебе в течение полутора лет. В этой второй тюрьме меня иногда били. Меня попросили рассказать им то, чего я не понимал. Я думал, что просижу в тюрьме целых пять лет.
За пять дней до моего освобождения мои допросы стали более частыми. Некоторые длились всю ночь до раннего утра. Во время этих допросов они задавали только один вопрос: зачем вы приехали в Китай? Меня заставили подписать бумаги, которые, по их словам, определят мою судьбу – вернусь ли я в Казахстан или останусь в Китае, – но я не мог понять, что подписываю.
За день до моего освобождения меня усадили и показали фотографии моих родственников. Они спросили, знаю ли я кого-нибудь из этих людей. Сначала я сказал, что нет. Мне было страшно. Мы заставим вас вспомнить их, сказали они. И я рассказал им, кто они: моя мать, мой двоюродный брат, мой родной брат и мой отец. Даже мой отец был там, хотя он был мертв.
Когда я увидел эти фотографии, я пришел в отчаяние. Я думал, что вся моя семья была задержана. Фотографии выглядели точно так же, как мои собственные лагерные фотографии. [Достает из бумажника удостоверение личности с фотографией, на которой его голова выбрита, а также две необлицованные версии одной и той же фотографии и кладет их рядом с фотографией отца.] Я не знал, как еще они могли получить фотографии их всех. Я не мог этого понять. Мой отец умер в 2016 году; моя мать живет в Уржаре, в Казахстане. Откуда у них эти фотографии? Первой моей мыслью было, что все они каким-то образом оказались в тюрьме вместе со мной. Все мои родственники из Казахстана, все до единого.
Они ждали, пока я опознаю каждого из своих родственников. Когда я добрался до отца, они разорвали фотографию пополам и выбросили обе половинки в мусорную корзину. В ту ночь я проплакал до утра, думая о своих родственниках, находящихся где-то в тюрьме, и не понимая, что происходит.
На следующий день они без предупреждения вывели меня во двор. Вы не возьмете с собой записную книжку, сказали они, а в этой записной книжке были все контакты, которые я установил в тюрьме, и вы не сможете попрощаться со своими друзьями. Они привели меня в мою камеру. Когда я пришел туда, я увидел знакомого заключенного, Армана. Он был из Астаны. В комнате было чувство радости. Его тоже отпускали. Но я никому ничего не сказал. Нас с Арманом сковали вместе наручниками и увезли на машине. Была весна. Они довезли нас до границы.
Позже я подсчитал длительность своего заключения: 125 дней. Прежде чем освободить нас, они заставили нас взять на себя обязательство хранить молчание. Если вы что-то скажете, сказали они, вы попадете в тюрьму, даже если вы находитесь в Казахстане. Я поверил им тогда. Я подписал различные документы, которые они положили передо мной. Меня заставили произнести клятву Аллаху, что я не буду говорить о том, что случилось со мной. Я считаю, что Аллах простит мне эту клятву, которую я дал во имя Его.
Они довезли нас до границы. Так что теперь я здесь, в Казахстане. И я устал.
Теперь я хочу, чтобы вы написали правду, не добавляя никакой лжи.
—Орынбек Коксебек, 38 лет
Интервью взято в августе 2018 года