Как мы познакомились? Это было в кафе в Алматы. 8 марта – в Международный женский день! [Смеется] Он уже год жил в Казахстане. Мы представились и обменялись номерами телефонов, а позже он позвонил мне и пригласил на свидание. В то время я была студенткой. Я училась на инженера в Алматинском университете энергетики и связи. По образованию я инженер-теплотехник.
Мой муж уйгур, как я, хотя он приехал из Китая, иностранец. Когда мы поженились, мы не удосужились официально зарегистрироваться в Казахстане. Мы просто пошли в мечеть. Имам там женил нас.
Через год у нас родился сын. Мы жили в Чундже, недалеко от китайской границы, и я могу вам сказать, что там нет большого спроса на мою специальность. Я не могла найти работу. Я работала с мужем, импортируя фрукты и овощи из Китая и продавая их оптом и в розницу в Казахстане. Но дела шли плохо. Затем, в 2013 году, я снова забеременела. Мы решили попытать счастья в Китае.
В течение следующих четырех лет мы жили в основном в Урумчи. Потом мы переехали в Кульджу, в город, где жила его семья. Мы уже знали о лагерях. Мы знали об арестах. Мы жили в течение месяца в Кашгаре в 2016 году, ремонтируя дом, принадлежащий семье моего мужа, чтобы сдать его в аренду. Когда мы добрались до Кашгара, мы были потрясены. Власти останавливали автомобили на каждом углу, проверяли наши телефоны, заходили в наши дома, чтобы подсчитать количество людей внутри. Мы не могли поверить некоторым слухам, которые до нас доходили. Людей задерживали за то, что у них на телефонах были фотографии турецких кинозвезд, молодых матерей разлучали с детьми и заставляли работать на фабриках, как рабов.
Ситуация ухудшилась после того, как мы переехали в Кульджу. Учителя в школе моего сына останавливались у нашего дома, чтобы предупредить нас не молиться перед ним. Оказалось, что чиновники допрашивали детей в школе поодиночке, спрашивая, молятся ли их родители. Сама молитва стала основанием для задержания. Конечно, мне пришлось перестать носить головной платок. Даже пожилым женщинам приходилось ходить с непокрытой головой. Я сняла его и – как вы видите, сейчас не ношу.
В Кульдже каждый понедельник каждый житель нашего района должен был прийти в районный офис, поднять флаг КНР и спеть государственный гимн. На этих собраниях учитывалась посещаемость, поэтому приходилось присутствовать. Иногда были объявления. Однажды утром в понедельник нам сказали, что теперь нам запрещено иметь дома Кораны или любые книги с арабской вязью. Поэтому я пошла домой и сожгла наш Коран.
Мы жили в страхе. Все боялись полиции. Если кто-то стучал в дверь, мы пугались. Люди больше не приветствовали друг друга на улице. А что делать, если их родственников уже увезли в лагерь? Откуда вы знаете, с кем безопасно разговаривать, а кто может навлечь на вас неприятности? Вас могут спросить: откуда вы знаете этого человека?
Местная полиция любила говорить, что она наблюдает за нами через свою спутниковую систему. “Мы знаем, что вы делаете на своих кухнях, – говорили полицейские. – Мы знаем всё”. В то время у нас был друг. Полицейский сказал ему, что установлено специальное оборудование, которое позволяет им видеть происходящее в доме прямо сквозь стены, и что ничто не могло быть скрыто. Кто знает, что теперь правда? Поэтому ночью мы сжигали всё – Кораны, молитвенные коврики, традиционную одежду. Мы сжигали их ночью, потому что боялись, что спутники могут увидеть нас днем.
Как иностранка, я, конечно, интересовалась политикой, новостями, но нам пришлось уничтожить наши телефоны. Мы были слишком напуганы. Я боялась, что власти увидят, какие сайты я посещала. Я уже удалила все иностранные приложения на нашем телефоне, даже маленькие игры, которые нравились моим детям. Потом мы вообще избавились от своих телефонов. Я представляла себе, что скажет полиция: почему вы позволяете своим детям бродить по интернету и скачивать приложения с иностранных сайтов? Моим детям понравилась одна особенная игра про кота под названием “Мой говорящий Том”. Это было безобидно. Но даже детская игра могла послужить поводом для отправки кого-то в лагерь.
Это было совершенно непредсказуемо. Возьмем, к примеру, моего племянника. У моего племянника есть друг, который никогда не знал своего отца. Отец уехал в Афганистан, когда он был еще в утробе матери. Он никогда его не видел. Спустя годы отец позвонил из Афганистана. Сын позвонил матери, мать позвонила моему племяннику – длинная цепочка телефонных звонков. Полиция отследила звонки и забрала всех до единого в лагеря, даже моего племянника. Из-за этого, из-за телефонного звонка, мой племянник провел год в лагере. Когда он вышел, он был другим человеком.
1 мая 2018 года моему мужу позвонили по телефону. На другом конце провода был чиновник. “Вы дома? – спросил чиновник. – Пожалуйста, оставайтесь там. Мы должны задать вам несколько вопросов”. Появились несколько полицейских, но не в форме, а в штатском. Они вошли в наш дом и сели рядом с моим мужем. Они хотели узнать о его детстве. Когда ему было четырнадцать лет, он вместе с соседом некоторое время изучал Коран. Они знали об этом. “Итак, – сказали они, – оказывается, что в молодости вы изучали Коран”. Мой муж признался в этом, но сказал, что он был несовершеннолетним. Полицейские посовещались между собой. “Тогда нам придется задержать ваших родителей”, – сказали они. “Нет, – сказал муж. – В таком случае мне тогда было шестнадцать”. По правде говоря, он не изучал Коран в официальной школе. В его деревне был один старик, учитель, знавший Коран. Подростки собирались в группу у него дома для учебы. Мой муж посещал эти занятия некоторое время. Полицейские приняли это объяснение и ушли. Почему-то мы считали, что на этом дело закрыто.
Через четыре дня, 5 мая, его забрали. В тот день полиция снова позвонила моему мужу и попросила его подойти к ближайшей полицейской будке. На каждом перекрёстке в Кульдже есть полицейская будка. Он ушел из дома вместе с братьями. В будке его уже ждал полицейский. Когда мой муж подошел, его спросили: вы Нурмамет Маментимин? Как только мой муж передал свое удостоверение личности, на него надели наручники. Его братья наблюдали за всем происходящим. Мой муж понял, что его отправляют в лагерь. Он обратился к полиции с просьбой. “Мой отец, – сказал он. – Мой отец, он в инвалидном кресле. Он инвалид. Могу я попрощаться с отцом?”
Они отвезли его обратно в наш дом. Это был большой дом. Мы все жили там вместе: братья моего мужа, их семьи, и отец моего мужа. Там я видела его в последний раз. У нас было время попрощаться. Я помню наручники. Это не были крошечные браслеты. Они были огромными, и их было невозможно не заметить. Мои дети увидели своего отца в наручниках. Они были удивлены. Мой сын был достаточно взрослым, чтобы задаться вопросом: является ли мой отец преступником?
Мы дали ему теплую одежду. Мы уже знали, что в лагерях очень холодно. Мы слышали, что там холодно. У дома, рядом с полицейской машиной, мы попрощались. Мы плакали. Затем они накинули ему на голову черный колпак и повели в машину. Мы стояли прямо там, вся его семья. Соседи могли видеть нас – все могли видеть, как надевают колпак. Я думаю, они хотели, чтобы все видели.
Таким образом, они забрали его, лишь потому, что двадцать лет назад, когда ему было четырнадцать лет, он вместе с другими подростками изучал Коран в доме одного старика. Расспросив вокруг, мы выяснили, что полиция задержала всех этих подростков, или бывших подростков – всех, кто там учился.
Нам сказали, что его везут в лагерь Жулииз – мне показалось, что именно так прозвучало название. Это примерно в пятнадцати милях от Кульджи. Но мы никогда не видели его там, и у меня не было никакого контакта с ним в течение года. Лагерь находился недалеко, но никто из нас не осмеливался его посетить. Один местный полицейский, который сжалился над нами, приходил к нам домой, чтобы сказать, что с ним все в порядке. Не беспокойтесь, говорил он нам. У него всё хорошо.
Через месяц после ареста мужа я вернулась с детьми в Казахстан, потому что у нас заканчивалась виза. Я хотела продлить свою визу в Китай, потому что мой сын ходил в китайскую школу, и я хотела быть рядом с мужем. Но когда я приехала в Казахстан, мне сказали, что такие визы больше не выдаются, и что дети должны получить разрешение от их родителя-китайца. А этот родитель – его отец, – находился в лагере перевоспитания.
После того, как я вернулась в Казахстан, моему мужу разрешили позвонить своей матери. Он сказал, что он уже не в лагере. Теперь я в тюрьме, сказал он ей. За одну ночь они перевели восемь тысяч человек из лагеря в тюрьму в Кунесе, в сорока милях оттуда. Они пронумеровали каждого человека, поэтому мой муж смог выяснить, сколько их было в общей сложности. Его собственный номер был шесть тысяч с чем-то. Насколько я знаю, не было ни суда, ни приговора.
Я начала говорить о его деле совсем недавно, всего неделю назад. До этого я не жаловалась, потому что его родители просили меня не делать этого. Но теперь наши родственники одобрили мои усилия. Мы планируем подавать жалобы. Мы не можем открыто обсуждать его дело, но я говорю им, что собираю документы для своего сына. Я использую своего сына как способ говорить о муже. Когда я говорю “сын”, они понимают, что я имею в виду “муж”.
Мой сын, мой настоящий сын, стал агрессивным. Ему было восемь лет, когда схватили его отца. Моя дочь еще мала, она не понимает, что произошло. Она просто спрашивает, когда он вернется домой. Мой сын воспринял это тяжелее. Но они оба знают, что он ушел. Они травмированы. Они оба видели, как это произошло.
Два месяца назад, в марте, я получила туристическую визу. Это была трехдневная виза для группового тура, ныне единственный способ получить визу для въезда в Синьцзян. Я планировала оторваться от группы, чтобы поехать в дом моих родственников. Мне нужны были деньги. Мне не хватает денег, чтобы прокормить своих детей. Моя специальность не востребована в Чундже, и чтобы поехать в Алматы на работу, мне пришлось бы их оставить. Поэтому я позвонила родителям мужа и сказала, что приеду. На следующий день мне позвонила свекровь. Было очень раннее утро. Погода изменилась, сказала она. Всё-таки не стоит приезжать. Ты попадёшь под дождь.
—Шахидям, 31 год (Нурмамет, муж)
Интервью взято в мае 2019 года